Почему звезда дворовой компании превращается в маргинала и анархста? Как дорого стоит свобода и творческая независимость? Достаточно ли обозначить социальную проблему или пора принимать активные меры? Об этом рассказывает культовый герой андеграунда Вадим Курылев, активист аффинити-группы «Электропартизаны».
— Вадим, давай начнем с истоков… Многие дети представляют себя музыкантами, берут гитару, позируют перед зеркалом… С чего все началось? Почему ты решил выбрать творческий путь, заняться музыкой, а не чем-то другим? Податься в космонавты, например?
— Я об этом не задумывался особенно, не анализировал, видимо, к этому душа лежала. Позировал ли я в детстве перед зеркалом? Да, позировал. У меня была такая лошадиная голова на палке, с раннего детства. И уже ближе к школьному возрасту я на ней не ездил, а брал ее как гитару, и позировал — под какую-нибудь хорошую музыку. Поскольку это было в детстве, то это были музыкальные сказки на пластинках. И многие из них были с хорошей музыкой, например, «Бременские музыканты».
— То есть, «Бременские музыканты» не случайно попали в репертуар группы «Дубы-колдуны»? Это любовь с детства?
— Да, это была любовь с раннего детства. Ну, а потом я уже брал пластинки у взрослых. Были такие сборники зарубежной эстрады, я помню, «Музыкальный калейдоскоп» назывались. На одном из этих «Калейдоскопов» даже была песня «Битлз» — «Girl». Но я тогда даже не читал имена исполнителей, мне это было до лампочки. И однажды кто-то был в гостях из детей, и спросил у меня: «А ты бы смог спеть так, как эти тетеньки поют?» А я ответил: «Какие же это тетеньки? Это дяденьки!» Мы заспорили, и для того, чтобы доказать, что это дяденьки, я впервые прочитал имя исполнителя, там было написано «Квартет „Битлз“». Это название я уже слышал, и то, что я слышал, имело явно негативный оттенок. «Битлз» — это такие лохматые, страшные мужики, кричат что-то невразумительное, дергаются. Я был в шоке. Красивейшая песня, нежнейшими голосами спетая… Это был первый культурологический шок в моей жизни. Ну, как доказательство того, что ее исполняют мужчины, это сработало. С этого момента я заинтересовался «Битлз». Мне было лет семь-восемь. В двенадцать лет я знал уже что такое «Битлз», слушал их конкретно, покупал пластиночки. Продавались такие пластинки по три-четыре песни, на некоторых было написано «Вокально-инструментальный ансамбль „Битлз“», Англия. А на некоторых даже не было написано, они были безымянные, на них были только названия песен и рядом в скобочках меленько написано «Леннон-Маккартни». Те, кто знали, для них этого было достаточно, а слово «Битлз» иной раз лучше было не светить на обложку в те годы. Да, многие пластинки выходили без этого названия.
— Как же ты покупал эти пластинки? Родители тебе деньги давали, поощряли твое увлечение?
— Я не помню, откуда я брал деньги, наверное, это были деньги на завтрак. Такая пластинка стоила всего тридцать копеек. Такая же точно, но стерео стоила шестьдесят копеек. Годам к пятнадцати мне папа отдал бобинный магнитофон, старую «Комету», я уже стал на него записывать то, что мне нравилось. Я помню, на этом магнитофоне играла музыка, модная по тем временам — «Поющие гитары». «Для меня нет тебя прекрасней» и песня про толстого Карлсона… Я слышал их еще в детстве, с этого магнитофона. Потом он куда-то делся, потом он опять откуда-то всплыл, уже мне было лет четырнадцать-пятнадцать. А еще папа сводил меня первый раз в жизни на рок-концерт. Это была группа «Скальды», мне было лет двенадцать, году в 1976-ом. Я уже начинал слушать рок, папа вдруг пришел, и сказал: «Сейчас я тебя отведу на концерт заграничных музыкантов». Я не знал, что такое «Скальды», до этого я о них не слышал. Потом уже я купил их пластинку. Это был тоже очередной культурологический шок: в двенадцать лет я увидел настоящую рок-группу, а сидели мы в первом ряду в ДК Дзержинского, и вышли такие «Скальды» — волосы до пояса, электрогитары, рваные джинсы. Они играли рок! Свои песни они чередовали с песнями ансамбля «Deep Purple», и песни «Deep Purple» шли с гораздо большим успехом, но у них и свои песни все-таки тоже были неплохими. По тем временам у нас подобных коллективов не было, группы, играющие что-то похожее на рок, были подпольными, любительского уровня. Наши музыканты не имели возможности профессионально играть рок. А официальные ВИА играли что-то очень далекое от рок-музыки. Отечественные группы не нравились нам в те годы, это потом уже мы стали относиться к этому с юмором, с иронией, а тогда нет. Вот рок, западный — да, а советские эти «Самоцветы», «Песняры» — что это за бред вообще?! Не воспринималось всерьез. Единственное, может быть, были «Поющие гитары», они начали свою деятельность еще 60-е годы, до того как в 70-е годы закрутились гаечки. А в 60-е годы была оттепель. «Поющие гитары» были одним из первых ВИА, которые имели возможность играть в духе времени, и звучали достаточно прогрессивно. А позже — хуже, ситуация была совсем застойная… И в эти застойные годы «Скальды» выглядели очень круто и продвинуто, просто настоящая западная группа! И мне посчастливилось в отрочестве побывать на их концерте.
— Вот ты сидел, смотрел, и — что? Абстрагировался от происходящего на сцене или уже мог себя представить среди них с гитарой в руках? Детские мечты?..
— Да, были, конечно. У нас дома была акустическая гитара небольшого размера, и я пытался на ней играть, у меня было несколько заходов. И первые два захода окончились неудачно, и гитара была заброшена на пару лет. Первый раз лет в восемь… Потом лет в десять мне мама показала два-три аккорда. И эта гитара была настроена как семиструнка. Я тянулся к гитаре с самого раннего детства, еще до увлечения рок-музыкой. Просто в то время гитара была своеобразным символом, было страшно модно играть на гитаре, в любой компании гитара всплывала обязательно, во всех фильмах — раз! Гитара — и все что-то запели. К рок-музыке это мало имело отношения, но мне все же нравилось.
— Человек, который берет в руки гитару в компании — уже центр этой компании. Тебе хотелось быть центром?
— Да, наверное. Когда я научился играть на гитаре, я бывал в разных компаниях и всегда был таким центром, это было приятно. Можно было в любом дворе к любой компании прибиться, если ты умел играть на гитаре что-нибудь более-менее внятное. К тебе сразу проявлялось уважение, никто бы тебя пальцем ни тронул. И что интересно, в каждой компании, в каждом дворе оказывалась гитара, откуда-то она бралась из-под скамейки. «Гитара есть?» — Оп! Через минуту уже была гитара.
— Надо же было не только играть на гитаре, но еще и петь?
— Да, петь надо было. И я пел — западные песни: и «Битлз», и «Смоуки». Я учился в английской школе, мне было в этом смысле легче, чем другим.
— Ты понимал слова?
— Не необязательно было понимать, я по-крайней мере, знал, как произносятся эти слова, мне было не трудно выучить текст песни.
Первое, с чего я начинал пытаться петь, лет в шесть, были разные стихотворения. Я их пел — примерно на одной ноте. Что-нибудь про военных, про подводный флот. В книжке для патриотического воспитания детей было стихотворение: «Мы сами никого не тронем, но если враг войну начнет, мы смело станем в обороне, подводный флот», и вот эти строчки я пел. Мне казалось, что я мелодию придумал! На самом деле я пел на одной ноте — это мне мама потом уже рассказывала. Это была одна из первых песен, к сочинению которых я приложил руку — положил на музыку. Что еще было связано с гитарой непосредственно? Я помню в 1973 году в Чили случился военно-фашистский переворот. Перед этим там было народное правительство, но к власти пришла военная хунта во главе со страшным генералом Пиночетом.
Советский Союз, естественно, поддерживал свергнутых социалистов, все были против этого Пиночета злостного, и была вспышка популярности песен протеста, политической направленности, проходили конкурсы политической песни. На этих конкурсах политических песен все были с акустическими гитарами, пели, что они против всяких гадов, что они за свободу народа, и так далее. Это тоже мне очень нравилось.
— Надо же!
— По телевизору регулярно показывали фестиваль «Красная гвоздика», и испано-язычных певцов, и наших, и чилийцев, в плащах-пончо, такие сейчас выступают на улице — играют на дудочках, с барабанами, такой фолк… А тогда этого было много, и мне нравился этот стиль. Интересно, что спустя годы, уже в зрелом возрасте, я к этой теме вернулся, увлекся тематикой этих латиноамериканских партизан, про Че Гевару прочитал кучу книг, у меня в репертуаре даже песни какие-то появились такие… Корни оттуда, из детских впечатлений. Могу сказать, что я и сейчас яростный противник капитализма и глобализма, и вообще я по духу анархист и партизан.
— И как же ты вредишь капитализму?
— Я стараюсь вредить культурологически, в первую очередь.
— Не обольщайся, не вредишь ты культурологически!
— Я поднимаю в песнях важные для меня вопросы, имею определенную позицию и заявляю о ней, когда есть возможность. Можно ведь озвучить свою позицию на концерте или на сайте написать.
— Хорошо, давай вернемся к истокам. Компания, гитара… Но вот ты закончил школу, надо было каким-то образом себя определять. И ты, вот такой свободолюбивый, пошел в армию?
— Я был в армии по принуждению, я не добровольцем в армию пошел, естественно. Если бы была возможность, я бы ее избежал, но я был недостаточно ушлым человеком, чтобы сообразить, как это сделать. Но, на самом деле, нет худа без добра, потому что в результате я попал в музыкальную армию. Меня послали служить в пограничные войска, в наш Северо-Западный округ, и ближе ко второму году службы я попал в Ансамбль песни и пляски пограничного округа.
— Ты что-то сделал для того, чтобы попасть в этот Ансамбль, показывал свое плясовое мастерство?
— Мне ужасно повезло! Мой старший товарищ, Андрей Степанов, уже служил в этом ансамбле целый год, и весной он уходил на дембель, а он занимал место бас-гитариста в оркестре. И когда он узнал, что я тоже служу в этом же округе, он мне, конечно, посодействовал, очень мне помог, он подговорил художественного руководителя, сказал, что я очень талантливый паренек.
— Закон мироздания: Художникам обязательно кто-то помогает на раннем этапе развития. В армии тебе помог друг, а дальше тоже появлялись помощники или надо было грудью пробивать себе дорогу?
— Всегда появлялись люди, которые, так или иначе, оказывали мне помощь. Например, мой коллега по ансамблю, Саша Смирнов, с которым мы там подружились, хорошо знал Женю Мочулова. И через Женю и Сашу после армии я попал в ансамбль «ДДТ». То есть, если бы я не попал в армию, возможно, я не попал бы в «ДДТ».
— Случайного ничего не бывает? Наверху плетут нити и нами играют?
— Наверное. Хотя, хотелось бы верить, что мы сами — хозяева своей судьбы. Я склонен считать, что самое важное — это внутренний настрой и стремления человека. А все остальное, оно появляется. Дальше — дело техники.
— Что такое настрой? Это активное действие или мечты? Вот лежит человек на кровати и мечтает: «Я буду супер-гитаристом, я буду супер-гитаристом»…
— Конечно, надо делать, и много чего делать. Чтобы быть супер-гитаристом, нужно такое количество времени просидеть за инструментом, забыв обо всем на свете. Я не настраивал себя, я очень много занимался, супер-гитаристом я не стал, у меня другое направление, более разбросанное, может быть.
— И это хорошо!
— В чем-то хорошо, в чем-то не очень хорошо, но это мое творческое естество, мне не очень интересно заниматься каким-то одним делом, быть гитаристом- инструменталистом всю жизнь, мне надо еще как-то воплощаться. Когда у человека есть внутренняя устремленность к чему-то, причем устремленность не просто на уровне сознания, но и на уровне подсознания, и на уровне душевном, и духовном, он обязательно добьется своего.
— То есть, когда ты начинал играть на гитаре, ты всем своим существом стремился к тому, что ты будешь этим заниматься — профессионально, виртуозно? Есть ли какие-то формулировки?
— Я так не формулировал. О том, чтобы заниматься этим профессионально речи не было, потому что старшие — родители, дедушка и бабушка, все, кто меня воспитывал, в том числе и школа, внушили мне, что без соответствующего образования профессиональным музыкантом быть нельзя.
— Социальное давление?
— Да-да-да. То есть, мне было понятно, что я должен кем-то работать в жизни, а для души я, конечно, имею право заниматься музыкой. А чтобы быть профессиональным музыкантом, нужно было окончить соответствующее заведение.
— А что мешало его окончить?
— Чтобы поступить в музыкальное училище после школы, нужно было окончить музыкальную школу, без школы поступить тяжело, практически нереально. А чтобы окончить музыкальную школу, нужно в нее поступить в детстве, но в детстве я в нее не поступил. К музыке я начал тянуться уже в среднем школьном возрасте, в классе шестом-седьмом. И хотя я тогда ходил в кружок гитары, но этого было недостаточно, это не было серьезным музыкальным образованием. Да и кружок этот вскоре распался, руководитель куда-то делся, это было при ЖЭКе. Поэтому я музыкантом работать не собирался, совершенно не думал об этом. Но у меня не было никаких сомнений, что я буду заниматься музыкой. Я понимал, что буду работать кем-то, но меня это мало волновало. Времена были другие, можно было работать где-то, как-то, получать эти рубли-копейки. И ничего бы с тобой не случилось. Не особо шоколад, средненько, но жить можно. Не так, как сейчас, сейчас для того, чтобы на среднем уровне прожить, нужно достаточно много сил приложить. Тогда с этим было проще, и видимо, от этого я как-то даже и не заморачивался, кем я буду работать. А музыкантами мы стали работать, в профессионалы перешли, когда уже практически поменялся социальный строй, в годы перестройки.
— Ты все-таки поработал где-то?
— Я работал, конечно. После школы в институт я не смог поступить, сдал все экзамены на тройки. А поступал я в Институт Культуры, я пытался примкнуть к работникам культуры. Но в Институт не поступил, и чтобы не терять времени пошел на один год в училище на киномеханика, мне мама посоветовала. Я с осени до весны проучился, поработал киномехаником, а осенью меня забрали в армию. А когда пришел из армии, я уже киномехаником не работал, а работал электромонтером по сигнализации в отделе вневедомственной охраны, такая работа была — не бей лежачего, там, кстати, много музыкантов работало.
— Конечно, работа, связанная с электричеством.
— Да, с электричеством… И потом еще я года два работа электромонтером, потом меня оттуда уволили, и еще полгода проработал киномехаником. А потом уже к середине 1987-ого года я оформил трудовую книжку, как музыкант. Был такой Молодежный Культурный Центр «Купчино», его штаб находился в ДК Железнодорожников, тогда район Купчино входил во Фрунзенский район, это потом по-другому границы районов провели. И мы в этом ДК Железнодорожников много лет арендовали помещение, там была студия «ДДТ» — до 2000 года. А это был конец 80-х, разгар перестройки, возникали кооперативные предприятия, появлялись музыкальные магазины, творческие объединения, все кипело. И тут же — много молодых людей, которые занимались рок-музыкой, они начали создавать центры молодежного досуга, и при этих центрах приписывались различные рок-группы, и оформлялись как музыканты. У меня тогда в трудовой появилась надпись «музыкант».
— Вот ты прочитал в трудовой книжке надпись «музыкант» — что почувствовал: удовлетворение, гордость?
— Да, это было круто, было такое ощущение, что вот что-то перевернулось, а дальше будет так круто, что представить трудно. Хотя с другой стороны, было ощущение, что все так, как и должно быть, что, наконец, справедливость восторжествовала. Я не помню каких-то конкретных ощущений или обсуждений. Но было здорово, что мы можем больше нигде не работать.
— Интересно, что у Шевчука было написано в трудовой книжке? Тоже «музыкант», или «лидер группы „ДДТ“» или «вокалист»?
— «Музыкант», наверное. До этого у него в трудовой книжке было написано: «сторож». Музыкант — это более реальная штатная единица, под которую можно было оформиться. Все-таки тогда еще много было бюрократии, это были еще советские времена.
— И что, вам платили зарплату?
— Нет, конечно, зарплату нам не платили, мы были на хозрасчете, что-то от наших концертов отчислялось в МКЦ, что-то — нам.
У нас все-таки во многом было ироничное отношение к происходящему, мы немножко над этим посмеивались. Мы понимали, что мы нарушаем устоявшийся веками официоз — эстрада, артист. Это все рушилось, и мы вели себя так, как многие музыканты тогда себя вели, мы старательно разрушали этот стереотип. В те годы мы были очень близки к народу. Что в зале, что на сцене — это была одна тусовка, мы были такими же людьми, как те, которые были в зале, не было такой четкой границы, она позже появилась, уже в 90-е годы.
— Тогда и группа приобрела другой статус?
— Да, уже и время было другое, и группа изменилась, появились какие-то более пафосные моменты. Наверное, это и естественно для развития рок-группы. Но тогда, в начале, мы были неразделимы, мы были людьми из народа, и всем своим видом и поведением это подчеркивали.
— Есть мнение, что лучше не работать с друзьями, не создавать группу из друзей. Ты можешь согласиться?
— В юности-то как раз рок-группы только из друзей и собирались. Это такой немаловажный фактор жанровости рок-групп. Если проследить историю создания великих рок-групп, то можно обнаружить, что они все собирались из друзей, в школьные годы. Потом, когда люди взрослеют, и каждый уже сам знает, как надо играть, многие группы распадаются. Во взрослом возрасте группы формируются на других отношениях. Но все-таки исходный сценарий создания рок-групп — это всегда инициатива друзей.
— Но получается так, вот ты с другом собираешь группу, ты лидер группы, тебе хочется, чтобы было так-то, а твой друг говорит: «А я думаю по-другому» — и ты, вроде, не можешь настаивать, потому что это твой друг. Или нет?
— В молодости все проще. Все друг к другу легче притираются, находят общий язык. Еще важно, ровесники или не ровесники. Когда все одного возраста, людям легче договориться, авторитетом никто ни на кого не давит, и даже если есть в группе ярко выраженный лидер, он все равно в юности не является лидером тоталитарным.
— В юности. А потом?
— Потом всякое бывает. Рок-группы, существующие много лет, рано или поздно распадаются. Через энное количество лет из первого состава кроме лидера никого и не остается. Это происходит именно потому, что во взрослом возрасте, во-первых, труднее друг другу простить многие вещи, а во-вторых, лидер, как правило, все больше и больше набирает звездного авторитета, и для него все меньше и меньше значит мнение соратников. А соратники, поскольку начинали с ним с самого начала, тоже имеют авторитет, и получается, что в группе — несколько авторитетов, и им становится тесно. Да, обычно эти составы распадаются. Так, например, в «Алисе» произошло, там практически никого не осталось из оригинального состава участников. Потому что лидеру легче взять нового человека, который придет на готовый авторитет, и у него будет другое отношение к этому авторитету. Может, это даже и правильно, у нового человека нет лишнего пафоса и он не чувствует уязвленного тщеславия. Он свое мнение не особенно выпячивает, он его имеет, конечно, но не озвучивает, если оно не совпадает с мнением лидера.
— Значит, музыканты уходят из группы, потому, что их не устраивает их положение по сравнению с лидером?
— Это зависит от того, чего они хотят. В моем случае, если бы я был просто инструменталистом, возможно, я бы и не ушел из «ДДТ», может быть, я как-то и дальше находил бы общий язык с лидером группы. Это непросто, но возможно. Все-таки столько лет я его как-то находил. В какой-то момент я понял, что мне в жизни хочется сделать что-то еще, помимо «ДДТ». Ведь существуют и другие варианты течения жизни.
— А ты еще вздрагиваешь внутренне, когда слышишь «ДДТ»? Ты себя связываешь с этой группой?
— Конечно, связываю, это же такой большой кусок моей жизни. Но я не вздрагиваю, нет. Хотя, пожалуй, иногда вздрагиваю, когда неожиданно слышу голос Шевчука из телевизора.
— То есть, нет ностальгии по группе «ДДТ»? Нельзя сказать, что ты иногда жалеешь, что покинул звездный коллектив?
— А чего мне жалеть? Если и жалею, так только о том, что не сделал это раньше, потому что быстрее бы открылась другая жизнь. Я с ужасом представляю, что было бы, если б я этого не сделал. То есть, я бы так и не открыл для себя ничего нового. Потому что в таком преклонном возрасте страшно что-то новое начинать. Я в самый последний момент выскочил, мне было уже под сорок — тридцать восемь лет.
— В тридцать восемь лет как раз начинается переходный возраст — вторая фаза жизни мужчины, когда он должен кардинально поменять свою жизнь.
— Да. Тут все как-то совпало, и век закончился, начался другой. Я понял, что еще и в ХХI веке играть в «ДДТ» я не хочу! Достаточно уже того, что было.
— В твои первых концертах участвовали музыканты «ДДТ»?
— Я еще играл в «ДДТ», но мы уже начинали играть по клубам. Проект назывался «Курылев-band». Паша Борисов, басист «ДДТ» мне помогал, барабанщик Коля Першин. Мы начали в 1999 году еще. Первая попытка была, можно сказать.
— То есть Шевчуку было уже понятно, что ты собираешься покидать группу?
— Не было понятно, и теоретически это было необязательно, потому что сольный проект участника группы совсем не всегда означает его уход из группы. Было бы идеально, если бы это можно было бы совместить. Но совмещать это было невозможно.
— Невозможно из-за занятости в «ДДТ»?
— Да. Мы не принадлежали себе, и свое время спланировать было нереально. Участники «ДДТ», играющие по клубам джаз, как-то это совмещают, но у них немножко по-другому все происходит, у этих клубных джазистов, там все идет свободным графиком: свободен — пришел, сыграл. А здесь же другое дело — авторская рок-программа, она требует определенной подготовки, планирования концертов минимум за полтора месяца. А с «ДДТ» было невозможно планировать. В клубе надо дату определить, а вдруг за две недели до твоего выступления выясняется, что у «ДДТ» должен быть концерт. Поэтому как-то все срывалось, очень неудобно было. Потом, Юра Шевчук мог в любой момент сказать, что у нас сейчас период ответственный, мы должны делать то-то и то-то, и побочные проекты — прекратить. В общем, совмещать не получалось. Вот, например, в группе Ника Кэйва все очень яркие творческие личности, и у всех сольные проекты, причем, некоторые из них довольно знамениты, например, «Einst? rzende Neubauten». Это довольно старая авангардная индустриальная немецкая группа. Бликса Баргельд — лидер этой группы, много лет играл в гораздо более известной группе Ника Кэйва, как гитарист, и все это совмещалось. И мне казалось, вот — идеальный вариант. Они же это делают, почему я не могу? Мне казалось, что это возможно, но как-то не получалось. Сейчас у меня это получается с «Разными людьми», но в «Разные люди» я пришел, уже имея свой проект, уже обозначившийся, как творческая единица, как лидер группы «Электропартизаны». Тут уже само собою разумеется, что я параллелю эти группы, и никто мне не скажет: «Так, сейчас прекратить все побочные проекты».
— Так, может быть, дело в личности лидера группы — Чернецкий, Шевчук, Ник Кэйв?
— Если бы я пришел в «ДДТ» уже будучи лидером группы «Электропартизаны», наверное, все было бы по-другому. А поскольку я пришел, не имея никакого проекта и будучи совсем молодым, Юрий Шевчук считал, что имеет на меня какое-то право. Мол, я выращен в «ДДТ»… Такое чувство собственности.
— То есть, в «Разных людях» свой вес ты чувствуешь из-за «Партизан», а не из-за «ДДТ»? Не потому, что ты известный музыкант, выращенный Шевчуком?
— Конечно. Ну, в «ДДТ»-то я уже давно не играю, и потом, я же не сразу из «ДДТ» в «Разные люди» попал, пять лет прошло. И то, меня пригласили просто помочь, у них была такая аварийная ситуация, произошел некий распад состава.
— В «Разных людях» играют музыканты «со шлейфом»?
— Да, например, Миша Нефедов из «Алисы», он сейчас и со мной играет в «Электропартизанах». Миша Нефедов спустя год, как я ушел из «ДДТ», ушел из «Алисы». У них тогда распался классический состав, ушел не только Миша, но еще гитарист Андрей Шаталин, а они оба они играли в «Алисе» еще до Кинчева, когда лидером группы был Слава Задерий. Миша Нефедов двадцать лет в «Алисе» провел, и ушел… Он мне позвонил и сказал: «У „Алисы“ что-то мало концертов… А ты чего делаешь? Давай мы чего-нибудь вместе…» Мы решили с ним что-то замутить, и вот замутили. Мы с Мишей остались, как говорится, на вольных андеграундных хлебах, и спустя еще пять лет оказались в «Разных людях». Сначала я, а через год и Миша. Я помог его туда привлечь, потому что с барабанщиком были некоторые накладки — сначала играл Боря Шавейников, барабанщик «АукцЫона», но «АукцЫон» — активно действующая группа, и я сказал Чернецкому: «Какой смысл привязываться к „АукцЫону“, если есть барабанщик не меньшего уровня, и при этом практически свободный?» Миша очень хороший барабанщик, он один из моих любимых барабанщиков.
Мне посчастливилось играть с ним и с Игорем Доценко. Они, правда, являются полной противоположностью друг друга по манере игры. Игорь Доценко — хардовый барабанщик с тяжелым боем, с оттяжкой, крепкий барабанщик, тяжеловесный. А Миша Нефедов, наоборот, ближе к панку, к новой волне, он играет стремительно, немножко вперед. Кажется, что все быстрее, и быстрее, хотя на самом деле это обманчивое ощущение, он играет достаточно ровно, но умеет вносить какой-то внутренний подхлест в свою игру, и это придает музыке своеобразное настроение. Таких барабанщиков у нас мало, в основном, все барабанщики ближе к Доценко по манере игры, правда, мало кто достигает его уровня.
— Можно ли так сказать, что поклонники «ДДТ» автоматически включились в твою новую группу? Или нужно было завоевывать новую аудиторию?
— Конечно, нужно было завоевывать новую аудиторию. Небольшой интерес был со стороны поклонников «ДДТ», но если сравнить масштаб, это практически ничего. Я не могу сказать, что за годы работы в «ДДТ» я заработал себе какой-то авторитет как сольный исполнитель.
— Ты заработал авторитет, как музыкант? Однозначно, ты «культовый питерский музыкант».
— По большому счету, мало кому интересны музыканты, которые аккомпанируют лидеру. Вот говорят, известный музыкант, играл в известной группе… Но это вовсе не значит, что на твой концерт придет много людей, и что альбом с твоими песнями расхватают. Но есть так называемые супергруппы, где каждый из участников является беспрекословной звездой. Таких групп на Западе очень много — «Queen», например.
Сейчас мы именно к этому пришли в группе «Разные люди», у нас получилась более менее выраженная равнозначимость. Не потому, что мы как группа к этому логически пришли, просто когда мы собрались, у каждого уже была своя богатая история.
— Но ведь и «Электропартизаны» — супергруппа! Разве нет?
— С Мишей Нефедовым мы друзья по жизни. Недавно к нам присоединился Павел Борисов.
— Ты говоришь, что «Электропартизаны» — некоммерческая группа. Это сознательная установка?
— Я не хочу делать коммерческую музыку, я долго этим занимался. Какие-то формы компромисса я, конечно, себе позволял, потому что хотелось все-таки и на радио попасть и на телевидение. Песню «Харакири» крутили на «Нашем радио», это меня в свое время вдохновило, я думал, что вполне реально попасть на радио даже с жестким роком. Но потом многое поменялось на «Нашем радио», к тому же и я ушел из «ДДТ», и они потеряли ко мне интерес. Понятно, они меня включали или по просьбе Юры Шевчука или потому, что я имел некоторый авторитет в группе. Они хотели группу «ДДТ» к себе подтянуть, поэтому и мою сольную песенку к себе в ротацию включили. Но, в целом, у меня нет установки на коммерционность, наоборот, у меня отвращение к коммерческой музыке, поп-музыку я плохо переношу.
Нет, я знаю, что есть песни, красивые и умные, которые попадают в форматно-коммерческую форму, но я не могу специально поставить перед собой задачу написать форматную песню, у меня иногда что-то подобное получается само собой, естественным образом — душа хотела, а потом оказалось, что эта песня похожа на форматную. А вообще, да, я против коммерциализации искусства. Когда я уже более трезво смог посмотреть на эти вещи, у меня такая классовая ненависть проснулась к музыкальной коммерции, и мы, «Электропартизаны», стали оппозицией шоу-бизнесу и коммерции в искусстве. Может быть, мы и недостаточно радикально звучим, не так сильно мы отличаемся от каких-то там форматных групп, но то, что мы это провозглашаем, это уже важно, многих людей это может натолкнуть на правильные мысли. Ведь многие даже не задумываются об этом — музыка и музыка… Музыка — это то, что играет по телевизору и по радио.
Хочется, чтобы как можно большее количество людей понимали, что это не так, что СМИ предлагают «свою музыку», они ее попросту навязывают. Я, например, радио просто не слушаю, потому что я как меломан со стажем привык слушать музыку, которая мне интересна, а не ту, которую мне хочет навязать хозяин радиостанции. Я из принципа не буду это слушать. Это то же самое, что реклама товаров. Покупайте то, слушайте это…
— Как-то все это неправильно…
— Конечно, неправильно. Мы и пропагандируем нашу позицию, потому что видим, как неверна вся эта мафиозная система шоу-бизнеса. Кланы захватили важные точки, и держат все в своих руках. И никого туда не пускают. Юрий Шевчук, конечно, молодец, что он несколько раз пробивал на фестиваль «Нашествие» свой питерский десант. Организаторам фестиваля настолько была нужна группа «ДДТ», что они сказали: «Юра, напиши список групп, выступления которых ты хочешь». Таким образом, некоторые группы, которые туда в принципе не могли попасть, туда все же попали.
— А фестивали «Наполним небо добротой», «Окна открой»? Идея их создания принадлежала Шевчуку?
— Да, это была идея поднимать рок в стране. И вот — поднимали, записывали молодые группы на студии «ДДТ». И Женя Мочулов очень увлекся этой фестивальной идеей и занимается этим, уже много лет проводит фестиваль «Окна открой».
— И вы там играете?
— В этом году играли после многолетнего перерыва, впервые нормальную программу, тридцать минут, но на альтернативной сцене.
— Все-таки вы записываете свои альбомы, кто-то вкладывает деньги в запись и производство. Каким образом это происходит?
— Мы находим методы. Что касается денег на запись, во-первых, мы записываемся малобюджетно, поскольку группа андеграундная, она в принципе не должна много денег на альбомы тратить. Нам «Бомба-Питер» давала деньги на запись. Альбом «Эквилибриум» мы записывали на студии у Андрея Тропилло, бесплатно, за совместные права на издание альбома. Ну, в общем, мы по-разному договариваемся. Это не такие большие расходы, мы записываем альбом за полторы-две тысячи долларов.
— А почему нельзя пойти проторенным путем: найти огромную кучу денег, записать четыре песни с профессиональными музыкантами в хорошей студии и отдать на откуп этим продюсерским мафиозным группам?
— Если мы запишемся более качественно в более дорогой студии, то нас сразу возьмут что ли? Нет! У нас такой стиль сложился: мы играет гаражный панк, и мы неплохо звучим — в этом стиле. Просто на этом стиле у нас в стране денег никто не делает.
— Что же тогда настоящее искусство — в твоем понимании??
— Искусство — это взгляд на реальность со стороны. А со стороны виднее, поэтому все художники по сути — маргиналы. В XIX веке маргиналиями называли заметки на полях. Позже маргиналами стали называть людей, находящихся как бы на обочине общества. А ведь пометки на полях появляются там, где в тексте либо очень важное место, либо грубая ошибка. Вот как раз художники такие вещи видят лучше других, хотя и не всегда знают, как что-то можно исправить в «тексте» реальности, да и нужно ли исправлять — это уже решать мейнстриму общества. Дело художника — показать со стороны. И не важно: показать социальную проблему или просто неожиданный ракурс привычных понятий и событий. В любом случае настоящее искусство всегда маргинально…
