В юношеской библиотеке им. Островского завершается выставка коллажей Дмитрия Хрусталева — с почтенным названием «Миф». А пока мы поговорим с Дмитрием Хрусталевым и о мифах, и о прекрасном.
— Дима, считается, что Художник больше всего любит свое последнее творение? Можешь согласиться?
— Но я ведь не художник. У меня есть очень древние работы с художественной школы, в те времена я рисовал, они мне очень нравятся и техникой исполнения и наивностью. В последние несколько лет у меня происходит ломка, я теперь не могу назвать отношение с искусством «любовью», может, «работой»… На самом деле, я «люблю» те вещи, которые рождаются в боли, а это не имеет отношения к социальным понятиям «любовь», «красота». Меня волнуют темы, которые появились в последних работах, сами работы для меня вторичны, это как фотографии из путешествия. Ты путешествуешь — это самое важное, а фотографии пирамид Гизы, кафе в Париже — друзьям можно показать.
— Что же ждет друзей-зрителей на твоей выставке в библиотеке Островского?
— Эта выставка сложилась из моих личных мифов о Любви, Смерти, Эгоизме, Родовой памяти. Она очень простая, почти детская, исключительно спонтанная. К примеру, там есть работа «Рагнарек», это мы с друзьями отдыхали летом, катались в песочном карьере — потом эти фотографии отлежались и превратились в жуткий выгоревший ландшафт с мертвыми людьми и пылающим конем. Этот образ «конца мира» не планировался мной во время съемок, он сложился после. Вообще, эти работы напоминают мне иллюстрации к сказкам: витиеватые, чрезмерно фактурные. А сказки, конечно, страшные — по типу сказок в пионерлагере или в скандинавских Эддах.
— У каждого Художника есть главная тема. Расскажи о своей.
— Я всегда страдал оттого, что у меня нет своего стиля и темы, меня мотает в разные стороны. Я даже с некоторой завистью гляжу на тех, у которых есть стиль и тема. Шучу, конечно. Мои темы меняются со мной: был период влюбленности — были работы про любовь. Был период встречи со смертью — получались работы с такой темой. Я бы сказал, что моей главной темой является «медитация», но это ничего не объяснит зрителю. Моя главная тема «тишина».
— Часто ли ты принимал окончательные и бесповоротные решения, изменившие твою судьбу?
— Ни разу, я не такой идиот. Если человек решил головой что-то в жизни поменять, не факт что это он решил, вероятно, он просто до этого дорос. Ведь яблоня не решает вдруг зацвести. Судьбу можно поменять ровно настолько, насколько ты можешь изменить самого себя. А это уже вопрос воспитания. Нужно воспитывать своего внутреннего ребенка. И вопрос удачи — абсолютно нерегулируемая вещь, и вопрос влияний — какие люди тебя окружают, и что они несут в твою жизнь. Это слишком многомерный вопрос. Для начала хотелось бы понять, что такое судьба? Вспомнил, в восемнадцать лет я решил больше не скрывать от общества своей особенной натуры — и общество меня возненавидело. О, это было серьезным изменением судьбы, мне пришлось поменять город проживания, чтоб выжить, в глубинке не любят эпатажа.
— У тебя есть некий жизненный ориентир, который ты принял еще в детстве?
— Вариант первый. Да, в детстве я прочитал заметку о конце света в 2012 году и всю ночь в слезах и соплях молился, чтоб этот мир спасли. Потом меня крестили и дали почитать «Закон божий», я принял на веру большинство моральных догм. Затем я попал в художку, и узнал, что люди бывают очень разными! В итоге рухнули все моральные нормы, и я стал сомневаться в том, что конец света — это плохо, может и хорошо. И базовый ориентир — мир ужасно многомерен.
Вариант второй. В детстве я нарисовал череп, висящий на стене. На следующий день повесился мой сосед. И я запретил себе быть художником, так как каждая моя работа напрямую взаимодействовала с моей жизнью и влияла на людей. Я испугался этого. Искусство — это не внешняя форма, это жизнь. Что с этим делать, я до сих пор не знаю. Очевидно, нужно жить. Но искусство может быть опасным, а котики, цветочки и вышивка крестиком — вполне безопасны. Лучше рисовать цветочки!
— Сильно ли ты сейчас отличаешься от маленького мальчика Димы?
— И никак и кардинально. Я родился стариком, для которого весь мир был закончен, логичен, последователен и потому исключительно бессмыслен. Я родился восторженным идиотом, принимавшим на веру всех людей и все идеи. Теперь я знаю что мир непознаваем и безграничен, мне только-только исполнилось восемнадцать лет. И мой внутренний старик все время молодеет. Теперь я чувствую себя совершенным ребенком. Меняются ли люди вообще? Мне кажется, что та энергия, что создала личность, имеет сильное постоянство, а вот сама личность пребывает в движении. Но топчется эта личность на месте или трансформируется — непростой вопрос. Тело изменилось, психика поменялась, вера успела умереть и рождается снова. Люди меняются, потому что в этом и состоит явление жизни.
— Как ты попал в Питер? Что тебя связывает с этим городом?
— Я приехал со своей семьей. Меня ничто не связывает с Питером, чужой и дикий город. Первые полгода я ходил по набережным с жутким чувством, что все эти гранитные блоки были отколоты в далеких землях, приволочены сюда на лошадях, огранены и уложены на свои места практически вручную. Меня поражал каждый шаг — сколько сил и жизней ушло, чтоб я мог пройти по этой набережной… В каждом шаге труд жизни целого человека! Непостижимо! Постепенно я стал знакомиться с петербуржцами, их очень мало в Петербурге. Я дорожу этими знакомствами, только они меня и связывают с этим странным городом. Я не полюбил его, для этого нужно врасти в него корнями, а для меня местная земля несколько тяжела. Но врастаю потихоньку.
— Говорят, что все самое главное в жизни случается из-за любви. Ты согласен?
— Да, но «любовь» — это слово-проститутка, им закрывают все дырки, на которых у людей не хватает желания и отваги внимательно взглянуть. В моей жизни много важных событий случалось из-за ненависти, из-за Веры, из-за лени. Самые заметные события создает «страсть», а это сильное душевное напряжение, это глубокие внутренние конфликты. Конечно, из любви к Господу в средневековье жгли ведьм на кострах! Но сейчас я не могу назвать это словом «любовь». Часто человек говорит — я люблю это, а на самом деле это не имеет отношения к любви, как чувству божественного, как к чувству связи родных вещей. Я любил рисовать, а потом выяснилось, что я бежал в художку от проблемной семьи и мне пофиг до рисования. То есть, если бы я глубоко погрузился в причину моей любви к искусству, то не факт, что я рисовал бы. Наверно, я попытался бы разрулить проблемы своих родителей. Это глобальный вопрос — что такое любовь? Тут много от инстинкта самосохранения.
— И все-таки, что ты любишь? Что заставляет твое сердце биться быстрее?
— Я люблю красивых, сложных, странных людей. У меня экстазы случаются от встречи с ними. Меня до дрожи проняла жизнь Алехандро Ходоровского и моей близкой подруги. И еще очень многих людей.
— Должен ли человек, по-твоему, стремится к самосовершенствованию? Или мы только лепестки, плывущие по течению?
— Стремление — это от головы, это ловушка сознания. Есть огромное количество всяких моральных принципов и культурных устоев, которые выглядят настолько эффектно, что можно с легкостью обмануться и пойти за ними. А на самом деле, самосовершенствование может вдребезги разбиться при встрече с самим собой. Очень часто приходится нарушать нормы и действовать совершенно деградивно, чтоб из тебя вышла твоя тень. Я познакомился со своими чертями, но стал ли я совершеннее? Я знаю, что я абсолютно гармоничная часть мира, как пазл в общей картине. Ни счастье, ни успех, ни здоровье не оказались для меня признаками совершенства. Я понимаю, что есть «Я» и «Я» хочу нечто сделать, успеть зацвести и сбросить семена до того как настанет смерть.
— Очень красиво сказано… Совершенно! А может ли человек прощать себе свои недостатки? Может ли он оправдывать себя? Как у тебя обстоит с этим дело?
— Он обязан простить себя. Если он этого не сделает, то не сможет быть целостным. Так называемое «зло» — неотъемлемая часть человека. Что если мы попытаемся отрубить себе орган, который вызывает у нас проблемы, больную печень, к примеру? А оправдывать себя бессмысленно, есть замечательный способ посмотреть на себя честно — почувствовать собственную смерть. Тут-то и становиться ясно, что ты сделал, а что нет, важно ли тебе «совершенство» или просто нужно было позвонить кому-то.
— Должен ли художник быть борцом, а не только творцом?
— Для меня эти слова совершенно равнозначны. Шекспировский вопрос несколько в другой форме: «Быть или быть?», без «не». Но если это вопрос о Силе — быть воином или земледельцем, я не знаю, в мирное время нужны и те и другие, в военное — тоже.
— Расскажи о своих главных достижениях.
— Мое главное достижение — то, что я действительно стал любить есть, спать и заниматься любовью. Но я могу делать это с еще большей любовью!
— Добрые пожелания человечеству.
Когда старая ведьма целует молодую в губы и совращает так беззастенчиво.
Когда в огромном городе толпы мертвецов бегут наперегонки, а живой человек стоит в недоумении.
Когда великий ученый на смертном одре готов променять все свои достижения на одну встречу.
Когда живут семьей, любят и вдруг вспоминают, что в прошлой жизни он был нацист, а она узник концлагеря.
Когда прямой родственник огромных динозавров — курица бежит от лисы.
Слышен звук упавших игральных костей, и кто-то неспешно тасует карты. Лицо его скрыто за дымом.
