Дмитрий Панов — лидер проекта «Метанойя», автор музыки и стихов.
Лиричен, интеллигентен, безудержен в самовыражении, неуёмен во хмелю. Сангвиник-идеалист. Беспощаден к плохому вкусу. Песни и стихи пишет с двенадцати лет. До сих пор не надоело. Мечтает о том, чтобы клубные секьюрити знали Джойса и Фолкнера.
Я памятник себе воздвиг нерукоблудный.
Я сам народ. Я сам-тропа.
По вечерам — оракул тряхомудный,
И по утрам — с асфальтом возле лба…
— Дима, что ты можешь о себе рассказать — так сказать, для начала? Для первого знакомства… Как себя представить?
— Сложно… Мне вспоминается документальный фильм про «The Doors» 1968 года, сцена, в которой музыкантов встречают в Англии и спрашивают о роде занятий. Они отвечают: «Реймонд Даниел Манзарек, Роберт Алан Кригер, Джон Пол Денсмор». Спрашивают Джима, Джим молчит, потому что Джим не знает, как ответить. Вот и я в ступоре… Вредный, не очень молодой, типично петербургский рефлексирующий алкоголик, иногда пишущий стихи, песни и очень любящий различную музыку.
Вот группа «XTC», кстати, — повод в интервью поделиться. К своей огромной радости я совсем недавно ее расслушал, это такая нововолновая формация. Все альбомы гениальные, куча экспериментаторства, настоящая альтернативная музыка. В 1982 году у фронтмена и композитора Энди Партриджа прямо на сцене случился приступ, после чего у него развилась фобия сцены, и с того момента группа вообще не выступала, только писалась, как поздние Beatles. И от альбома к альбому становилась все круче и круче.
— Продолжи рассказ о себе… Что волнует Дмитрия Панова, почему он пишет стихи и песни?
— Видимо, для меня это самый простой способ ухода из реальности. Да, такой способ себя оправдать в этом мире. Не просто коптить воздух, поглощать и выделять, а что-то оставлять после себя. Тем более какие-то навыки за долгие годы появились, что-то получается. Как-то так.
— И что же важнее для тебя: результат или ощущения, чувства в процессе создания, переживания до, после, во время?
— Курехин в свое время говорил, что можно научиться исполнять классическую музыку… Можно и медведя выучить на виолончели играть. И он же говорил, что ему интересен композитор в процессе создания. Курехин, понятно, своих любимых композиторов не мог лицезреть в этом процессе, но, восхищаясь Моцартом, к примеру, он замечал, как человек переживает все это, когда творит.
Для меня интереснее, честно могу сказать, все-таки процесс. Конечно, я не задрот подушечный, чтобы все это в тумбочку складывать. Хочется потом и показать кому-то… Если нравится — хорошо, не нравится — тоже нормально. Но в процессе — увлекательнее, потому что сам себя узнаешь лучше в данный момент жизни. Стихи, песни — это дневник. Кто-то ведет записи с датами, а у меня вот так, немного хаотично. Тексты песен, музыкальный формат, гармонии, разные посылы, что угодно — все они могут быть разными, могут взаимоисключать друг друга, но при этом такая своеобразная летопись получается.
Поэтому, резюмирую, интереснее процесс, но важен и результат. Важно, кстати, через какое-то время подойти к уже написанному, почиркать, что-то исправить. Как я понимаю, глядя на молодую питерскую рок-сцену и на немолодую тоже — они почему-то гнушаются этим действом. А ляпов речевых куча, даже у гениальных людей.
— Для тебя важна форма, не только содержание?
— Очень! И она важнее гораздо, чем содержание. Я вот хочу поделиться еще одной своей радостью. Первой была группа «XTC», вторая — томик «Серебряный век русской литературы». Причем издание совсем свеженькое. В Совке книги по Серебряному веку были очень однобокими. Там вот Введенского или позднего Пастернака не было. Кстати, Пастернак поздний — какой кайфовый! Поздний Пастернак еще даст прикурить раннему…
И в этом томике представлены все стили. Какая-то сермяжная правда о том времени присутствует. Северянин для меня по-другому открылся и многие другие. И там как раз люди настолько были на форме завязаны!.. Наверное, такого больше и не было.
Да, я как баба люблю ушами, для меня форма важна по жизни. Если это песня — то это какой-то законченный результат. Чем дольше живешь — тем больше понимаешь: чем короче — тем лучше. Поэтому форма интереснее, все должно работать в сочетании. Когда идут одни стихи под музыку — это бардовщина тоскливая, когда рваные строчки под какой-то говнорок — я вообще не знаю, что это такое. Поэтому, да, я формалист. В чем вроде обвиняли Ахматову и еще кого-то.
— Значит, ты много работаешь над формой? Но разве стихи не сами идут?.. Ты специально все продумываешь?
— Я сейчас не открою Америку: будь то песня или стихотворение, важно поймать мазу какую-то одну. Если говорить совершенно серьезно, даже у самых лучших поэтов, в любом стихотворении есть одна- две строчки, которые удались, остальное — мясо на костях. Это наращивание. Этого 90-95%. Всегда важно, чтобы была штука такая, приманка для самого себя, образ неожиданный. Вот песня «Водолазы облаков», например… Я не понимаю, что это такое. Совершенно неясно. И уверен, что Борис Борисович Гребенщиков еще покруче сказал бы на эту тему. Поэтому главное — найти такую штучку…
Специально корпишь на формой или само прет?.. По-разному. Гениально в «Капитанской дочке» было сказано: «Сидел у окна и грыз перо в ожидании рифмы». Нет, я таким не занимаюсь. А вот история была интересная недавно. Ездил в Страстную пятницу в Александро-Свирский монастырь, и в первый же день у меня в голове песня заиграла, ритмически, только сама структура, потом строчки пошли. Образ «ангелы рюмочных» был. А дальше по структуре, по ритмике нужно прилагательное: «ангелы каких-то рюмочных». Ключевой момент, чем заканчивается почти каждый куплет. Это основное, к этому возврат. Я реально три восьмистишия навалял за 15-20 минут, после этого с прилагательным ходил полтора часа, все перебрал, мозг практически лопался, многое подходило по ритмике, но все сразу ломалось. А когда я нашел прилагательное «утренних», у меня случилась маленькая персональная удача. Потому что это четкий образ, каким он должен быть. Все остальное «мясо» может быть второстепенным.
Форма идет сама?.. Ну, 50-50%. Кстати, о Серебряном веке. Еще несколько лет назад я считал себя круче многих… А сейчас, читаю и понимаю: где — я, а где — они. Они все-таки на много потолков выше всего этого питерского рока краснознаменного. Они в начале XX века все написали.
А филологически — да, иногда сидишь, ищешь это все, в графоманство вдаешься. Потом, к счастью, понимаешь, что хватит.
«Сочные жабры бабьи,
Точные вирши рабьи.
Как на последнем вздохе,
Чуют День Шерсти блохи…»
— Ты пишешь, выступаешь. Есть ли сверхзадача у всего этого? Не о признании речь, ты все-таки художник в широком смысле, наверняка все делаешь не только ради славы.
— А чтобы на небе встретили потеплее. На небе, надеюсь…
Честно, не кривя душой, особо и не хочется сейчас, чтобы как можно больше людей всё это услышало… То есть у меня уже наступил некий гомеостаз с реальностью. Я многого не ожидаю от человеков в «современной социокультурной парадигме», как сказал Андрей Бурлака. (Да, слово «парадигма» звучит очень красиво!) Изменить мир я уже не хочу. Этим надо заниматься в двадцать-двадцать два года. А у меня это уже эгоистическое удовольствие. Ну, и делюсь им. А сверхзадача одна — заниматься творчеством как можно больше и лучше. Большинство времени в жизни слито на всякий порожняк. Делом надо своим заниматься и апгрейдить все это в себе. (Помимо музыкального проекта «Метанойя», Дмитрий Панов уже 3,5 года является автором и ведущим передачи «Сказки топографических океанов» на радио Rock-online и с недавних пор — соавтором и «лицом» интернет-проекта «Уроки хорошего вкуса». Обе передачи посвящены людям, событиям, стилям, направлениям мировой рок-музыки. По словам самого Дмитрия, для него это отдушина, возможность поделиться лучшим, помочь выбрать из потока информации нужное. — прим. автора)
— Что же имеется в этой социокультурной парадигме, что менять уже ничего и не хочется?
— А всего навалом, и навалом всякого непотребства. Люди перестали отличать дерьмо от не дерьма, люди настолько этим напичканы, что и лазейки не остается. Культурный уровень ниже всех плинтусов. Пошлая фраза, но факт. И особо никому ничего не надо. Пресыщение, но не тем. Никто не поднимет задницу, чтобы на концерт сходить, на мастодонтов все меньше и меньше ходят. На концерте Боба Дилана пять лет назад была кучка народу на площадке и столько же на сидячках. Это ж ужас, как он концерт отыграл — не понимаю. Боб Дилан — лучший! Лучший рок-поэт! Вы чего?! Про молодых и говорить нечего.
— Кстати, о молодых… Твое творчество можно назвать проявлением современного искусства. А как ты относишься к этому самому современному искусству?
— Помню, в двенадцать лет был в Париже в Центре современного искусства Помпиду, и там как раз выставлялись наши художники первой половины XX века. Какой-то унитаз стоял колотый в качестве экспоната. Я ничего не понимал еще, но чувствовал, что это работает в контексте всего остального.
Современное искусство я, наверное, и не знаю. Особо нечего сказать. Не слежу, времени нет. Музыку отслеживаю мировую. Там все шевелится в полный рост, за это могу отвечать. Литературу современную почти не читаю, не успеваю. Я еще тех, старых, хороших кучу не прочитал, чтобы загружаться новым.
— Вернемся к музыке. О зарубежной ты сказал, что она шевелится и хорошо шевелится. А у нас? Ножками дрыгает или в полную силу?
— К сожалению, ножками дрыгает. Новых достойных коллективов — совсем по пальцам пересчитать. Хотя, мне тут сказали, всегда так было, просто сейчас хлам всплывает активнее, у него больше возможностей появилось. Но из того, что я вынужден отслушивать, мне почти ничего не нравится. За рок-клубовский сезон мы кучу команд прослушали, мне две-три понравились. (Дмитрий Панов — член «Петербургского Рок-клуба», состоит в совете и в организационном комитете фестиваля «Прорыв». — прим. автора)
— А сколько лет ты занимаешь музыкой?
— На гитаре я начал играть лет в десять-одиннадцать, что-то свое бурчать — лет в двенадцать. На русском языке даже, потому что сначала легче на английском. Очень психоделическая лирика шла у меня. Более осознанные варианты — уже постарше. Песня, которую я сейчас играю иногда — «Серенада с сеновала», была написана в шестнадцать лет.
В конце концов, понял, что умею этим заниматься. А в целом ничего не изменилось. По числу прикидывал, за год примерно одно количество песен появляется — штук восемь-десять, ровный в этом плане я человек. Сейчас есть порядка сотни песен, за которые не стыдно.
— Какие же планы у Дмитрия Панова и его «Метанойи» на лето?
— В первую очередь — отдохнуть. Вообще, мы с ребятами из группы хотим сколотить электрическую программу за лето. Да и порядка тридцати песен не окученных лежат. А я не любитель в стол писать. Вот такие планы.
— Дима, спасибо большое за интервью! Успехов тебе в достижении эгоистического удовольствия и процессе разделения его с нами!
— Да на здоровье!
