Александр Гущин (Papa Ali), блюзмен нашего времени, рассказывает о созидательной природе творчества, о своей личной музыкальной школе, о дружбе со зрителями, а также о дебютном сингле «Мамочка».
Все пути ведут в блюз, ведь если исследовать джазовую ветку, ты все равно придешь в дельту Миссисипи…
— Александр, согласны ли вы с тем, что все творческие люди отчасти сумасшедшие?
— Все наоборот, если посмотреть с точки зрения творческого человека. Нам (людям) часто кажутся сумасшедшими поступки, которых мы не понимаем, но это происходит не только в мире творческих людей. Ради научного открытия рискует своим благосостоянием ученый, бизнесмен рискует ради нового уровня прибыли. Семья и друзья находят это чудачеством, несерьезностью, но таковы люди-созидатели. Людям просто сложно понимать друг друга, каждый из нас — это отдельная вселенная, достойная изучения.
— Остаетесь ли вы собой, выходя на сцену, запираясь в студии? Или Papa Ali — это образ? Альтер-эго?
— Мне кажется, что я становлюсь собой, когда выхожу на сцену, когда я пишу аранжировку для нового материала, когда работаю с музыкантами. Безусловно, Папа Али — это верхушка айсберга, которую видно на концерте, на фото, но все что за ней, вполне ей соответствует. Я, конечно, иногда забываю о том, что я музыкант, когда гуляю по пляжу, хожу за покупками, и это прекрасная спокойная жизнь. Но когда я беру в руки инструмент — все становится частью творческого замысла, я просыпаюсь.
Папа Али — это то, что я воспитал в себе, наверное, это вернее всего. Я не всегда был им.
— Ваши первые шаги в музыке были скромными и осторожными или вы изначально шли напролом, стремясь к успеху и узнаваемости?
— Мне всегда была интересна только музыка сама по себе. То, что я мог этим выразить, казалось мне очень ценным. Мысли об успехе пришли только тогда, когда я понял, что мне нужно обеспечивать себя и свою семью тем, что получается у меня лучше всего.
— Когда вы поняли, что музыка это ваше «Все»?
— Мне было тринадцать, когда я понял, что музыка — это то, чего я хочу. На тот момент успел поиграть в духовом оркестре на баритон-саксофоне, только начал учиться играть на гитаре. Чуть позднее я начал заниматься вокалом, и для меня открылся мир джаза. Это казалось мне чем-то сверхъестественно прекрасным, и я погрузился в это с головой. Когда первое опьянение прошло, то стало ясно, что останавливаться уже поздно. Я начал изучать тонкие связи между современной и старой музыкой, каждый день меня ждали новые открытия, которые накладывали свой отпечаток на мою музыку. Это аттракцион, который не заканчивается. Музыка — это то, что может превратить каждый день в праздник.
— Изменились ли вы после осознания себя музыкантом?
— Я не очень хорошо помню, как все было до этого… Но я всегда был впечатлительным ребенком, думаю, что это во мне осталось. А осознание цели в жизни и знание своего пути, с одной стороны, здорово помогает, а, с другой стороны, слепое неведение многих делает счастливыми, как говорят.
— Вы с публикой — на равных? Или сцена — всегда — возносит артиста над зрителями?
— В наше время рыночных отношений, иногда нужно постараться, чтобы быть хотя бы на равных. Чтобы не скатиться в обслуживающий персонал. Образ виртуозного музыканта, на которого смотрят с обожанием, не актуален в наших широтах. Люди привыкли к музыке среднего исполнения, и этому способствует вся история развития российского шоу-бизнеса.
Что касается меня — я просто рассказываю истории. Зритель для меня — старый друг, с которым я давно не встречался и очень рад ему. Что-то в этом духе.
— Почему из многообразия музыкальных направлений, вы «повернули» именно в блюз? С чем это связанно?
— В юности я фанател от рок-музыки. Но в ней всегда было слишком много лицемерия, позы, пафоса. Я чувствовал, с каким обожанием себя выставляет каждый фронтмен, каждый гитарист. Но еще мне было интересно: у кого они этому научились? У кого учились парни из Metallica? Конечно у Black Sabbath! А Black Sabbath? У Led Zeppelin! А Led Zeppelin? Так я пришел к the Rolling Stones — одним из первых британских парней, которые делали свою музыку, вдохновляясь Howlin’ Wolf, Muddy Waters, Robert Johnson. А чтобы быть наравне с великими — нужно учиться у их учителей, у величайших.
Что касается выпендрежа на сцене — все они это подхватили у тех же блюзменов, только у них это было как-то… естественно.
И когда я обернулся назад, вспомнил свое джазовое детство, то понял, что все пути ведут в блюз, ведь если исследовать джазовую ветку, ты все равно придешь в дельту Миссисипи.
Когда я начал играть блюз, ко мне пришло чувство спокойствия, как будто пришел домой.
— Этой осенью у вас вышел дебютный сингл, расскажите подробнее о нем. Какие перспективы?
— Когда я работал над ним, я хотел сделать современный блюз. Не то, что любят играть кабацкие ретрограды. Мы сделали рнб-ритм, сверху риффовую прогрессию в техасском духе и получилась «Мамочка» с ее душной южной атмосферой. Би-сайдом стала песня про Эдгара По, сделанная в таком сельском кантри-блюзовом духе. Это скорее случайность, что две такие песни, наполненные мрачным юмором, оказались рядом, у меня не так много таких песен. Я вижу будущее в этой музыке. Это ритмы, под которые существуют сегодня большие города, и музыка, под которую они строились.
— Сколько времени вы посвящаете музыке, часто работаете по ночам?
— Я всю жизнь посвятил тому, чтобы создавать музыку из ничего. Это и есть искусство импровизации: я придумываю привлекательную форму, в которую можно заключить живую и переменчивую музыку. Я никогда не пишу окончательных аранжировок, поэтому музыка создается в большей степени в студии и на концертах. И чем выше искусство сотрудничающих со мной музыкантов, тем интереснее получается конечный итог. Так что я не работаю по ночам. Музыка всегда рядом и достаточно взять в руки гитару, чтобы она проявила себя.
— Положа руку на сердце, какую оценку вы бы поставили себе как музыканту?
— Мне не стыдно было бы выйти на сцену с моими героями. К тому же, я играю намного лучше, когда играю с хорошими музыкантами.
— Что в этом году вы попросили у Деда Мороза?) У судьбы? У самого себя?
— Наверное, терпения и сил. У всех троих попрошу…
