Интервью с Алексеем Нестеренко, актёром театра и кино. С 2006 года актёр Театра Романа Виктюка.
Интервью: Анна Французова, редакция: Анастасия Мурзич.
— Алексей, придя в Театр Романа Виктюка, вы сразу же попали в самый востребованный спектакль, спектакль-визитку. Как вам было в роли новичка?
— Непросто. Дело в том, что я пришел в Театр Виктюка после армии. Точнее, сначала был институт, а вот после института я сразу попал в армию. После армии я не собирался возвращаться в профессию, я думал, что надо получать второе высшее образование и заниматься чем-то серьезным. Я ведь год не выходил на сцену, и это наложило некоторый отпечаток. Мне было очень тяжело… Работать я не боялся, не боялся и того, что говорят про Романа Григорьевича, что, мол, он злой, лихой. Не боялся, потому что не знал его. То есть я пришел в Театр Романа Виктюка и не знал про Виктюка ничего, кроме того, что это известный в театральных кругах человек, который вошел в историю, изменил театр XX века. Мы просто начали работать. Я пришел в театр — показался. А Виктюк, видимо, в тот момент как раз искал актера на роль Мадам. Просто совпали звезды. Двое актеров были распределены на роли Клер и Соланж — это Дима Бозин и Дима Жойдик, а дальше у него пазл не складывался. Я показался — и вот, у него, видимо, пазл сложился, он нашел то, что искал. Он предложил мне роль — естественно, я согласился. Два года работал на контракте, сейчас работаю в штате.
— «Служанки» — это спектакль масок. Какую Мадам вы играете: это очень женственная, утонченная, капризная женщина?
— Я не знаю, как для зрителей, для меня Мадам — капризная женщина, которая ведет себя как хочет. Во всем… И не только на сцене. Даже, когда мы наносим грим! Действительно, она проявляет себя, как ей комфортно и удобно. «Служанки» — это, вообще, сплошная мистика. Непонятно, невозможно объяснить… Спектакль живет своей жизнью, его тяжело подчинить, несмотря на то, что есть система, по которой работают актеры, есть какие-то закономерности и правила, по которым нужно работать. Но эти правила не действуют по отношению к «Служанкам»! Мадам, например, может жить своей жизнью — вот сегодня она хочет, чтобы было так, значит, будет так. И ничего ты с ней не сделаешь. Это какое-то таинство.
— Алексею Нестеренко нравится Мадам?
— Да, конечно. Этот персонаж создал не я, его создавали Саша Зуев вместе с Романом Григорьевичем, когда они придумывали спектакль, в дальнейшем этот образ надевал на себя, играл Сережа Виноградов, а теперь и я смог к нему прикоснуться. В любом случае, я наполняю ту форму, которую они придумали, готовый скелет обрастает моим мясом. И… да, мне нравится этот образ. Я даже думаю иногда, что Мадам не существует, что такой женщины не было.
— Не мешает этот образ воспринимать современных женщин?
— А я у них все и воровал, я за ними и следил. Я был в злачных местах, для того чтобы увидеть разнообразные части женской сущности.
— Как актеру решать проблему определения сущности среди масок? Вы играете в жизни?
— Я в жизни вообще не пользуюсь мастерством, не играю. Мне кажется, если ты начнешь играть в жизни, то ты можешь потеряться как личность, ты можешь стереться, просто забыть, где ты, а где не ты. Начнется шизофрения, ты заболеешь, и у тебя съедет кукушка. К игре я отношусь исключительно с профессиональной точки зрения: есть спектакли, есть театр, есть кино, есть творчество, а есть жизнь. Тонкая грань… Ты получаешь профессию, оканчивая институт, и это очень интересное образование, психологическое — ты с людьми начинаешь общаться по-другому, естественно, ты всегда подсматриваешь за ними, запоминаешь, как люди двигаются, как говорят. Так накапливается то, что может пригодиться для создания нового театрального образа. Но опять же, я делаю не свой образ, а образ персонажа. Поэтому в жизни я обыкновенный человек. А на сцене я работаю. И получаю удовольствие.
— Ваша пластика в этом спектакле восхищает и приводит в отчаяние, потому что она практически непостижима. Пластика отражает сущность человека, или гармония личности никак не связана с пластичностью?
— Я считаю, что внешняя красота отражает внутреннюю красоту. Эта греческая теория мне очень нравится. Во мне есть капля греческой крови, и я это чувствую, мне это приятно. Поэтому я верю в это. Не просто же говорят, что можно посмотреть в танце, как человек двигается и приблизительно понять, каков он в сексе. Это не мои слова, я только все это слышал и повторяю. Это же степень какого-то раскрепощения. Вообще, владение телом, мне кажется, это огромная сила. Если ты владеешь своим телом, ты даже падаешь по-другому на улице. Я считаю, что мне повезло — спасибо маме, что она отдала меня в танцевальную школу, и спасибо, теперь не знаю кому, что я дальше не стал танцевать. То есть я оттанцевал столько, сколько нужно, и остановился.
— Танцы исчерпали себя?
— Нет, высокий был. Пока я присяду, одногодки и соратники, с которыми я танцевал, уже по два раза присядут. Я просто не успевал. Меня все время тянуло в театр. Бессознательно я всегда уходил в сторону театра. Что-то меня туда направляло.
— У вас был опыт работы в других театрах? Может быть, в антрепризе? Или стилистика Виктюка полностью устраивает?
— Нет, я люблю настоящий драматический театр, который по правде, а Театр Романа Виктюка — образный. Я показывался только после института, сейчас — нет, никуда не ходил. Во мне очень многое спорит, в смысле отношения к профессии, отношения к другой жизни, поэтому я никуда не хожу, меня устраивает то, что я делаю у Виктюка. Этим летом я понял, что Театр Виктюка — это лучший театр, и нигде мне такой свободы не дадут. Да, мы свободны, если наша свобода не наступает на свободу Романа Григорьевича и его театра. То есть Театр Виктюка идет в основе, как работа, а дальше ты уже сам строишь свою жизнь, занимаешься, чем хочешь. Пока меня это устраивает. Хотя хочется еще поиграть, потому что времени осталось мало. Но это эгоизм, а эгоизм когда-то заканчивается. Пока я молодой, я могу это себе позволить, дальше будет сложнее.
— Есть ли какая-нибудь роль, которую хотелось бы сыграть? Может быть, Саломея?.. Судя по «арабскому танцу», у вас бы получилось.
— Танец и игра — это немного разные вещи. Да, интересно было бы еще что-нибудь сыграть в Театре Романа Виктюка… да, наверное, интересно было бы что-нибудь сыграть. Не могу ответить на этот вопрос. Саломею?.. Попробуем. (Смеется) На самом деле, я бы сыграл любую роль, не важно что. Для актера главное постоянно практиковаться. Твое тело выступает как инструмент, и важно, чтобы инструмент не заржавел, чтобы он все время был смазан. После армии я не хотел играть, потому что я не понимал, что со мной происходит — вроде я делало все правильно, а выходило что-то не то. Для актера важно, чтобы он все время был в форме, чтобы он постоянно внутренне развивался, чтобы был раскачан. Поэтому я бы просто поиграл, просто поиграл.
— Тяжело было вводиться в «Саломею» в качестве воина?
— Тяжело, когда тебе говорят: «Встал, сел, встал, сел, взял, понес, поставил, сел, встал, кувыркнулся, кувыркнулся, встал, сел, убежал». Это тяжело, потому что ты входишь в какую-то историю, в спектакль, которому уже больше десяти лет, там существуют своя жизнь, свои правила, свои законы, и тебе никто ничего не объясняет. Мне никто ничего не объяснил: кто мы такие, что мы делаем, почему мы сидим, почему мы встаем. Благо есть артист Женя Атарик, у нас с ним произошел актерский разговор в гостинице, по-моему, это был Архангельск… Мы просидели всю ночь, проболтали, и он мне чуть-чуть приоткрыл завесу тайны «Саломеи». Он мне рассказал, как это было поставлено, с какой историей подходить к роли. И только тогда я начал хоть как-то, приблизительно, работать, а когда мне технически говорили «встал-сел», ты так и делал.
— Вас учили трюкам или пришлось самому все осваивать?
— Я уже дотрюкачился, на мне уже трюки закончились, я теперь только кувыркаюсь. Трюки закончились в феврале, когда я упал на шею, и у меня была черепно-мозговая травма с хлыстовым ударом шейного отдела позвоночника. Я был у нейрохирургов, у неврологов разных, и они мне сказали, что мне практически нельзя кувыркаться, у меня слабый аппарат. Но я кувыркаюсь. Тело позволяет, голова пока позволяет. Но больше трюков я не делаю, это очень опасно. Всего лишь из-за одной травмы, из-за растяжения связок голеностопного сустава, у меня произошла черепно-мозговая травма. То есть, из-за того, что я испугался, что что-то случиться с ногой, я начал думать головой в момент прыжка упал — и упал на голову.
Естественно, меня вводил в спектакль Леша Скляренко, есть такой артист в Театре Романа Виктюка. В институте есть кафедра сценического движения, и там актеры все это изучают. Что-то я знал, что-то мне рассказывал Леша, ведь «Саломею» готовили два года, ребята репетировали и тренировались с профессиональными борцами. Все опасно, все серьезно, все требует очень сильного внимания и концентрации.
— Вам ближе игра в театре или в кино?
— Я думаю, пока мне ближе театр. Но кино — это тоже очень интересно. Театр — это настоящее, это здесь и сейчас, театр не зависит от того, плохо тебе или хорошо, радостный ты или грустный, умерло ли у тебя домашнее животное или родилось. Ты должен выйти и работать, зрителю не интересно, что произошло, он не хочет этого знать, он заплатил деньги и пришел смотреть на тебя, на спектакль, на режиссера. Он получает свою долю удовольствия и счастья.
Этим летом я снимался в картине, она выйдет в конце зимы — в начале весны следующего года, это будет небольшой сериал. И вдруг мне начало нравится кино. Я посмотрел и подумал: «Как здорово! Надо сниматься». Хорошая вещь — кино, интересная, как минимум, там можно много чего попробовать, можно чего-то добавить, что-то можно убрать. В кино сложнее, чем в театре. В театре мне никто не скажет, что хорошо, что плохо. Роман Григорьевич поставил и все, больше он не репетирует, дальше ты сам контролируешь процесс. С одной стороны — это хорошо, с другой — это плохо. Актер — это же человек, который выполняет задание, и как он его выполняет, решает режиссер. Когда режиссер не хочет или не может что-то сделать, актер теряется. Сам актер, как правило, не знает, как надо. Поэтому между актером и режиссером доля доверия должна быть очень большой.
— У вас было несколько резких переходов в жизни: институт, армия, Театр Виктюка. Как вы это переживаете?
— По жизни складывается так, что у меня заканчивается одно и начинается что-то другое, то есть, в моей жизни нет пауз. Не успела закончиться школа — институт. Не успел закончиться институт, десять дней дышал свежим воздухом, и на тебе — армия. Армия не успела закончиться, я еще в армии был — и уже актер Театра Виктюка. Я в театре уже четвертый год. Говорят, что с одним режиссером надо работать не больше пяти лет. Посмотрим… Главное — не останавливаться. Вообще, мне кажется, главное — делать что-нибудь. Неважно что, главное — делать, не сидеть на месте. Встань и сделай. Поставь дверь в комнату, поменяй раковину, все что угодно — делай! Для того чтобы не останавливаться.
— Вы — человек действия?
— Я стараюсь. По-другому не проживешь. Что же все время лежать на диване? Делай что-нибудь: не можешь это, сделай другое. Я хочу дом построить, естественно, я не могу этого сделать сам, но я могу позвать строителей. Хочу сам отделать дом внутри, это я могу. Могу — значит надо сделать. Просто делай… Для профессии, честно говоря, я не делаю ничего. Я договорился с ней, я ей сказал: «Ничего не буду делать для тебя, потому что если ничего не получится, я буду очень разочарован, а я не хочу быть разочарованным». Для человека действия, я слишком доверчивый человек. Я доверяю людям до последнего, но, когда уже мое доверие заканчивается, то я открыто говорю, в лицо, всю правду.
— Какая музыка вам нравится?
— Настоящая. Я люблю прийти в клуб — послушать хорошее техно, взять фужер пива и послушать хороший, качественный sound. Люблю рок, люблю инди. Мне кажется, все, в конечном счете, станет инди-роком. Вообще, я могу слушать любую музыку. Я включаю радио, и слушаю — в Москве есть радиостанция «Серебряный дождь». Мне нравятся живые концерты, живой звук. У любого исполнителя найдется пара-тройка песен, которые достойны того, чтобы их послушать, и будет какая-то история, какой-то интерес в песне. Хотя?.. Ненавижу попсу. Не люблю поддельное, пафос, лесть, не люблю все эти вещи, они были созданы обществом для того, чтоб добиться каких-то целей, не всем нужных. Это неправильный путь.
— Помогает ли музыкальное оформление спектаклей Виктюка в работе над ролью?
— Да. Виктюк дал мне шесть дисков, когда мы начали работать над «Служанками»: все артисты того времени, конец XIX века — начало XX. Я просто слушал, для того чтобы понять. Ведь Роман Григорьевич сначала ставит спектакль музыкальный, а потом уже делает из него спектакль драматический. Корсет спектакля, план — исключительно музыкальный, Виктюк изначально делает музыкальное произведение. И, естественно, это помогает, потому что музыка — это основа спектакля, на этой основе ты потом и существуешь.
— Зрители меняются из города в город?
— Да, конечно. В разных городах совершенно разные зрители. Я люблю побродить по городу перед спектаклем, но это, к сожалению, не всегда получается, времени не хватает. Люблю посмотреть, как и чем живут люди, о чем разговаривают, что их интересует, какие они, вообще. Питерцы — хорошие, открытые люди. Женщины смотрят в глаза. Смотришь в ответ и думаешь: «Боже, какая красивая!» Может быть, даже не красивая, но обаятельная. Светлые и чистые глаза. Нет холодной сексуальности.
— Согласны ли вы с утверждением, что актер и зрители обмениваются энергетикой?
— Естественно. Это очень мощная штука — сначала ты накачиваешь зал, а потом зал накачивает тебя. Сколько ты отдал, столько ты и получишь в ответ. Есть такое выражение: «поймать зрительный зал», если ты хоть раз испытаешь это чувство, оно будет нужно тебе постоянно, как наркотик. По-моему, у меня было такое. Это очень серьезная вещь… Если человеку, сидящему в зале, не понравится то, что ты делаешь, значит, не произошел контакт. Зачем ты тогда вообще выходил на сцену, для чего? Для чего ты работаешь? Для этих людей, они пришли посмотреть на тебя, на произведение, созданное с твоим участием, они хотят узнать историю, и ты должен с ними наладить контакт. Иначе в чем смысл всего этого?
Я очень трепетно отношусь к зрителям. Я всегда на них смотрю перед самым спектаклем. Мне говорят: «Леша, тебя видят зрители!» А я отвечаю: «Да Бог с ним, я хочу на них посмотреть». Я хочу посмотреть на зрителей! Какие проблемы? Да, они меня видят, я сейчас буду работать, пускай посмотрят. И я смотрю: улыбаются, ждут. Я люблю находить точки соприкосновения. Я заряжаюсь большей энергией, нежели зрители: я один отдаю им, а они все — отдают мне!
